Холодно, пустынно, мертво. Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было с точностью рассчитать, в какую минуту свет усилится и в какую ослабеет. Посреди самой большой пустынней снежной залы находилось замёрзшее озеро. Лёд треснул на нём на тысячи кусков, ровных и правильных на диво. Посреди озера стоял трон Снежной королевы; на нём она восседала, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по её мнению, это было единственное и лучшее зеркало в мире.

Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого, – поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его стало куском льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра – складывание фигур из деревянных дощечек, которая называется «китайскою головоломкою». Кай тоже складывал разные затейливые фигуры из льдин, и это называлось «ледяной игрой разума».

В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их – занятием первой важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала! Он складывал из льдин и целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово «вечность». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков».

Прежде чем отправиться в путешествие для познания дикого Сумеру, что обещало стать концентратом информации, не фильтрованной и наглядной, Кэйя решил в первую очередь добраться до одного из местных городов, дабы понять общую ситуацию, правила и понятия, а там и до столицы. Просто чтобы знать, каковы тут проблемы, кто основные сумасшедшие, что есть легально и, конечно же, во имя ознакомления с основными действующими группами: по обе стороны как закона, так и власти. Что, с учётом социальных навыков, ума и способностей  бывшего капитана в целом не заняло много времени. При условии же, что на местных своей внешностью Альберих походил куда больше, чем в Монде — это стало ни то намёком о том, куда копать, ни то знаком, мол, не зря приехал.

Что Академики — типы мутные, понятно стало почти сразу, и дело даже не в прежнем опыте собственного бытия в системе управления (т.е. её подноготной, везде одинаковой). Потому что ценность информации — вполне себе в духе Кэйи, он этого не оспаривал, вот только местный подход... сомнителен. Ограничен. Не слишком рационален. Полный иерархии и ограничений, которые не преодолеть. А ещё походило на сохранение власти с фильтрацией информации, а не простор, полноценное развитие и работу с наслаждением. Впрочем, иного не ожидалось: народы, в каком угодно виде следовавшие за архонтами, их творениями и наследием, по определению обречены на заблуждения и неуспех. Обратно просто не бывало. И тем не менее, сие являлось реальностью Тейвата и тем, с чем Кэйе приходилось неизменно иметь дело и, собственно, жить-уживаться. Иного более просто не осталось. Настоящее величие и свобода мысли похоронены и разрушены за успех.

Задумка Акаши могла показаться самой по себе полезной и, вроде бы как, подразумевавшей некое равноправие и развитие людского ума, но... Разумеется, ничем подобным не оказалась. Очень масштабная и интересная идея, ведущая к столь сокровенному и абсолютному знанию — звучало величественно. Но ведь абсолютное знание — это то, за что Селестия карала и показывала своё истинное лицо. Значит, даже если речь шла об Ирминсуле, на всё это наложены ограничения и некий градус конкретного взгляда, ведь ни один архонт — из семи точно — не являлся единственно-всесильным, способным принять в себя и взвалить Ирминсул на плечи. Даже если речь шла о столь огромном и когда-то могущественном месте, как Сумеру. Или Кэйя всё-таки ошибался? Что же, не стоило винить его в однобокости: исправить ситуацию и попытаться изменить своё мнение об Акаши он правда пытался. Просто так получилось, что не получилось.

У местных ведь тоже имелось некое заболевание, приводившее к постепенной деградации. Кэйя встретил несколько подобных людей, однако информация от них всех разнилась: ответы, поговаривали, мелись в джунглях, в то время как города, информационное поле которых в основном контролировалось Академией, в этом смысле не очень полезны, если только не уметь налаживать контакты (Альберих умел, спасибо). Что-то не то с Древом или около того — запомнит, проверит, подумает, а важно ли данное знание для его дела в принципе. Однако может ли быть так, что Акаша не сработала потому, что Кэйя тоже болен? Не тем, чем местные, но тоже вполне себе проклятьем от чего-то извне. Неподконтрольного Семерым и-или Селестии, а оттого с ходу "схлопывающимся", сталкиваясь с тем, что потенциально опасно или непонятно? Ведь его "болезнь" — это не проклятие Селестии и не болезнь самой системы или Ирминсуля, но нечто иного порядка, дарованное не ими. Или дело в том, что за всеми следила Академия, вручную ограничив доступ для Кэйи? Или Акаша улавливала неверие? Что-то ещё? Альберих не имел достаточно информации, чтобы быть способным делать выводы или точные предположения; что раздражало, но было как было. По факту, к примеру, те же капсулы знаний его в самом деле заинтересовали, от них могла бы быть польза и всё такое. Но если Акаша отказалась работать, не вызывая ничего, кроме подташнивания и гула в голове, словно Кэйя выпил дешевого некачественного вина — так тому и быть. Приходилось обходиться без неё, в каком-то смысле имитируя бытие пустынным человеком, где Акаши также не использовали, насколько мужчина понял по разговорам. И ничего, что до пустыни ещё не добрался и даже там не бывал ни разу: туда надо в последнюю очередь, ведь вся самая древность и, кажется, наиболее продвинутые цивилизации пошлого, возможно даже со следами Родины, скрывалась в песках. Кэйя ещё не дорос; ему стресса и вызовов хватало и здесь.

Отсутствие Акаши давало свободу, но и требовало изворотливости, ведь информацию получать-добывать всё равно надо было, как и взаимодействовать с окружающими. Но, в первую очередь, двигаться по намеченным потребностям, раз цель как таковую Кэйя, увы, пока не сформулировал. Доступ если не к данным Академии, оберегаемым от людей простых, недостойных, то к чему-то общественному, может даже не материальному, подсознанию, в конце-то концов, к Ирминсулю или его частям, раз на том держался дендро архонт — иметься должен. Приоткрытая дверь, что здесь ближе, чем в других местах, но не находившаяся во владении кого бы то ни было, как само Древо — или так. И если альтернативным способом приближения — с одной стороны — и обхода не работавших для Кэйи по неизвестным причинам механизмов — с другой — была необходимость, скажем, что-то выпить, покурить, наесться грибов или сделать всё и сразу — да будет так. В джунглях имелись спецы по этому делу, как выяснил, однако они же — выходцы оттуда и носители видоизмененных, но все-таки около практик — мелись и в городах, куда периодически возвращались, не отрывая себя от мира полностью. И даже на этом зарабатывая. Разумеется, вне стороны закона, что для Альбериха хорошо, ибо сбивать в подобном "плату" и быть убедительным — его талант, к коему ни Бездна, ни Глаз Бога не причастны.

Возможность приобщиться к альтернативному способу не нашлась сразу и потребовала некоторого времени и поисков, но кто ищет и старается, тот всегда найдёт и получит. Потому несколько интересных визитов, немного теории там же, пропущенной через внутренние фильтры скептицизма и аналитики, грибы в сомнительной пропорции с чем-то ещё более сомнительными, и вот в пригороде Сумеру Сити, в одном из арендованных окраинных домишек, развернулась целая процессия ни то на часы, ни то на сутки.

Настрой у Кэйи был серьезный, потому что он знал, чего искал и более не мог жить в вечных вопросах, мучивших его, что скапливались и стали грузом невыносимым, сколько бы много "поводов жить" и людей кругом он не приобретал. Потому скепсис, неверие — что угодно — могло остаться в голове, но вовсе не вело каэнрийца. В конце-то концов, его народ сосуществовал с Имрминсулеми тысячи лет, взаимодействовал, имел некое партнерство, черпал знания и оберегал. Туда возможно достучаться, точно ведь в курсе, и если информации о Кэйе не было у людей, у самой истории, как не имелось более и его Родины, то у Древа должно было иметься хоть что-то. Даже если и от него тоже Альберих был сокрыт на долгие пятьсот лет небытия (капитан полагал, что это могло стать одной из причин отказа Акаши работать: возможно, та попросту отказывалась воспринимать Кэйю, не зная, что он за часть системы, некая ошибка и сбой, и это подразумевало перекрытие и ограждение от системы).

В конце-то концов, сие не первая подобная "сессия" Кэйи, что прежде выходили очень короткими, едва ли запоминавшимся.

Он не считал, сколько прошло времени, да и если верить тем практикам, что теперь испытывал на себе, оно очень быстро переставало иметь всякую ценность или важность. Что оказалось правдой: даже если дело в токсичных свойствах настойки, они имели место быть и по факту работали над тем, чтобы очистить голову от лишнего; т.е. почти от всего, даже от части когнитивных и пространственно-воспринятийных функций, видимо. В какой-то момент ощущения начали проявляться более интенсивно и становиться странными, в самом деле напоминая ни то транс, ни то глубокое опьянение, ни то некий выход из тела, при том что от него не отрывался. Та_другая часть Кэйи в этом всём затаилась, замерла и крепко вцепилась когтями, однако не сопротивлялась и проявляла голодное любопытство, страстно желая добраться и зайти дальше. И когда сначала запахло каменными цветами, после сырой землей, а затем и холодом совершенно пустой пещеры, словно бы воплощавшей зарождение ветра — непонятно (прежние несколько медитаций где-то на этом моменте и обрывались). Кэйя разве что обнаружил себя в странном, но величественном месте, так похожем отчасти на Сумеру, но во многом — на Родину.

Корни, коим разве что полагалось быть сверху вниз, шикарная крона — это казалось безумно знакомым, хотя и сильно отличным от той исконности, которую сейчас словно бы вытрясла память, заработавшая судорожно, подобно самой быстрой из имевшихся технологий. Как было в памяти и что оказалось сейчас — мылось, размывалось, путалось. Однако ощущения, исходившие тогда, как и те, имевшиеся сейчас — они такие схожие, что каэнриец словно нырнул в собственное прошлое. Наголову ледяная вода, куча мыслей, за которые не схватиться, и... совершенное отсутствие паники. Словно ты там, где и должен быть, куда приходил время от времени, и вот снова. Словно тебя ждут каждый раз, и ты знаешь, зачем ждут и зачем ты приходишь. Вот только Кэйя не знал. И вообще-то здесь прежде не был. Он просто искал ответов, вот как раз об этом самом, потому и...

Взгляд спустя целую вечность смог оторваться от величественных корней, забрасывающих в ностальгию того, что запомнил детский мозг, и отдаления этих самых корней, когда всё кругом провалилось в бесконечные звезды, куда более яркие, чем в Тейвате, в темноту куда более выразительную, чем ночное небо. Лишь только спустя какое-то время бывший капитан кавалерии обнаружил себя на том, что испытывал ощущение чьего-то (чуждого) присутствия. Что заставило его всё-таки отвлечься от немого, вызывавшего некоторое онемение лицезрения, и отвести взгляд одного лишь неприкрытого глаза на то, что здесь также было. Как оказалось — это "кого", не "то".

— За тобой недосмотрели взрослые? — обратился с некоторым удивлением к босой девочке, также оказавшейся здесь. Что-то внутри отозвалось на неё настороженностью и отторжением, но... в подобном месте, вернее, в галлюцинации, сне или чем бы оно там являлось, просто так не оказаться. В смысле... откуда-то же этот образ Кэйе надумался, да? Практика говорила, что это место, в котором лишь счастливчик сумеет оказаться, будет весьма конкретно, а значит в какой-то из перспектив там можно повстречать кого-то ещё, наверное. Но... ребёнок? В это время? Вот так? Здесь?

Альберих присел на корточки (в Монде, да и не только, дети его обожали, а с Кли провёл достаточно времени, чтобы адаптироваться к обращению и общению с мелкими), дабы оказаться "видным-равным", а не длиннющей недосягаемой фигурой на фоне девчонки, пускай между ними и имелась некоторая дистанция.

— Ты тоже ждёшь, когда проснёшься? — едва уловимая приятная улыбка.

На самом деле, Альберих без понятия, сон ли это или что. Но если ребёнок практикующих родителей случайно чего-то надышалась, то она вполне могла оказаться в панике или около того. Тогда стоило убедить её в том, что это скоро закончится (в принципе или пробуждением), успокоить и расположить к себе. Кэйя ведь без понятия, как это место-но-не-место способно отреагировать на негатив и панику, выбросить ли тогда отсюда; его нутро и без того ощущало сейчас слишком много иррационального, особенно та его часть, что скрывалась в глазу под повязкой.

"В тёмные времена, должны ли и звёзды погаснуть?"

Что-то кольнуло в памяти едва ощутимым отголоском, так, впрочем, и не найдя финальной точки, к которой бы исходило это знакомое, будто запылённое наваждение. Возможно, Альбериху просто показалось. В конце-то концов, ряд истин, выражений и фольклора схож в никак не связанных меж собою нациями, и в точечных пересечениях это касалось в том числе Тейвата с Каэнри'ах. Так или иначе, люди жили по обе стороны, и независимо от того, жили ли они в заблуждениях, потребности, нужды и страхи у них по большей части являлись одинаковыми. Кэйя, впрочем, данную деталь запомнит; возможно, она позже обретёт смысл или, напротив, потеряет необходимость держать подобную мелочь в памяти.

— А? Не за что извиняться. Вам, похоже, нравятся книги, не лишенные философской лирики? — формально и почти риторически. Обычно люди науки подобное не любили, но исключения имелись везде и всегда. Кэйя вообще-то и сам являлся подобным исключением по большей части фронтов; нередко к собственному сожалению.

На протяжении их недолгой дороги до таверны Альберих не нагружал нового коллегу разговорами: пускай у того будет возможность осмотреться, привыкнуть и всё такое, да и сам капитан, если уж на то пошло, за день наговорился и накрутился достаточно, чтобы теперь нести всякую чушь, не имея представления о том, насколько она (не)интересна Альбедо. Некоторые моменты в принципе располагали к молчанию, и чем темнее за окном, тем подобных моментов больше.

Когда алхимик немного потянул за локоть, парень также остановился и с некоторым удивлением на него уставился, моргнув: это с чего вдруг? Впрочем, уже в следующий момент всё встало на свои места, отбросив свежий вопрос в отработанный материал. Из чужого ответа последовало несколько деталей, дополнивших общую картину и придавших ей хотя бы форму.

— А какое мнение могло возникнуть у меня о человеке, оказавшемся в малолюдном месте в тот самый момент, когда я проводил там операцию по поимке преступной группировки?~ — исключительно приятным, спокойным, едва ли не мурчавым голосом выдал капитан, полу-улыбаясь с некоторой хитринкой, будто бы ни то игрался, ни то заигрывал, ни то сверлил собеседника вовнутрь.

— Не переживайте об этом. Все свои возможные домыслы  я оставил позади в тот момент, когда ознакомился с вашим рекомендательным письмом, — он чуть повёл плечами, в исключительно лёгкой манере. Не похоже, что Кэйю что-то волновало, тревожило или беспокоило так, как Альбедо. Что являлось по большей части правдой: вмешательство в это всё Алисы само по себе подозрительно и весьма показательно. Новый знакомый уже как минимум единожды соврал, в целом не имея на то веских причин, и с учётом всего, что выходило теперь — верить ему теперь у Альбериха в принципе не имелось поводов. Как и обвинять во лжи как таковой: это был логичный поступок в тогдашней ситуации, на месте Альбедо капитан, вполне возможно, поступил бы точно также. Он не из тех людей, которые винили за грязные методы или обходили их стороной, хах.

— Ваше поведение весьма ему соответствует. Но если вы желаете, чтобы я трактовал это в каком-то... конкретном ключе, прошу, я весь внимание: мне бы не хотелось, чтобы наше общение началось c вашего дискомфорта от недосказанности. Его и на службе хватит, — чуть посмеялся, едва склонив голову вбок и глядя прямо на алхимика.

Какой же всё-таки душка. Без лишнего мусора на заднем фоне и при подобном освещении — будто бы нарисованный. Что, впрочем, также соответствовало описанию в письме: "милейший", пускай там контекст был совершенно иным.

Сердце колотится бешено, в голове стучит музыка и страх. Что он наделал! Ведь знал заранее, что поездка — это очень плохая идея, и стоило быть во всеоружии даже больше, чем обычно, не ослаблять бдительность ни на секунду. Не стал ведь бы Эндрю вливать в него силой: не пока Нил еще трезв, пока может сопротивляться и как следует дать сдачи.

Лучше быть избитым, чем опьяненным, думает он, пытаясь проморгаться и сосредоточить расфокусированный взгляд. Свет мерцает в такт музыке, человеческая масса вокруг движется и перемещается, сбивая с толку. Он в аду, а хуже всего, что попал сюда по собственной воле, по своей же неосторожности.

Нужно найти выход.

Когда Нил попытался сделать это впервые, братья ему не дали. С одной стороны поджидал Ники, с другой был Эндрю. Наверняка Аарон тоже находился поблизости, следил и подстерегал там, куда Нил попросту не успел пока добраться. А что Кевин?.. Нил поднимает голову, пытаясь рассмотреть второй этаж, где располагался их столик. Остался ли Кевин напиваться дальше, или наблюдает за ним с высоты, или тоже где-то здесь, среди незнакомцев, сторожит?..

Ничего не видно. Ноги едва держат, во рту сладкий привкус и пить хочется так, словно он только-только отыграл целый тайм без передышки против самого злостного соперника в мире.

Но в этом заведении он больше ничего не заказывает. Предпочтет выпить из туалетного бачка, чем из бокала, предложенного барменом.

Идея кажется ему неплохой. Ведь должен тут быть туалет?..

— Я сейчас блевану, — сообщает Нил, поймав первого попавшегося человека за плечо. — Где сортир?

Его отталкивают. Он шатается, натыкается на кого-то и снова получает толчок, зато теперь выставляет перед собой руки и, как только чьей-то светлое лицо поворачивается в его сторону, повторяет вопрос.

Никому не хочется, чтобы на него наблевал какой-то обдолбанный пацан, верно?..

Нил оказывается в коридоре, освещенном тошнотворным неоновым светом, добирается до пластиковой двери, никто его не останавливает, как будто после первой стычки Эндрю решил положить на него болт. В туалете освещение такое же невыносимо яркое, Нил жмурится и прикрывает глаза, осматриваясь. Три кабинки — в одной сломан замок, вторая занята и заперта, третья свободна, но Нилу она не нужна, потому что он замечает зеркала и раковины у противоположной стены. Откручивает кран и пьет, затем умывает лицо, стараясь избавиться от тяжелого галлюциногенного эффекта.

Затем выпрямляется, забывшись, и дергается от направленного на него взгляда — это глаза отца, и Нил не сразу осознает, что сам перед выходом снял коричневые линзы.

— Черт.

Он не может отвернуться, потому что людям, как отец, нельзя подставлять спину. Поэтому Нил немного пятится назад, пытаясь добраться до двери, кидает зло:

— Ты меня не получишь.

В ответ слышится смех, слышится голос: “Ты и так уже мой”, и Нил застывает на месте — настолько это реально.

Щелкает замок. Движение слева пошатывает действительность, так что Нил наконец может повернуть голову; он почти готов поблагодарить того, кто там вовремя отливал в этой второй кабинке, но жизнь вновь сталкивает его лицом с… нет, не со страхом. Нил отказывается бояться этого психопата.

Он наставляет на Эндрю палец — рука расходится надвое, изображение рябит, заставляя недоумевать, как он еще стоит на ногах.

— И ты тоже, — не сомневаясь, что засранец слышал предыдущую фразу, говорит Нил. — Я ухожу.

Сердце колотится бешено, в голове стучит музыка и страх. Что он наделал! Ведь знал заранее, что поездка — это очень плохая идея, и стоило быть во всеоружии даже больше, чем обычно, не ослаблять бдительность ни на секунду. Не стал ведь бы Эндрю вливать в него силой: не пока Нил еще трезв, пока может сопротивляться и как следует дать сдачи.
Лучше быть избитым, чем опьяненным, думает он, пытаясь проморгаться и сосредоточить расфокусированный взгляд. Свет мерцает в такт музыке, человеческая масса вокруг движется и перемещается, сбивая с толку. Он в аду, а хуже всего, что попал сюда по собственной воле, по своей же неосторожности.
Нужно найти выход.
Когда Нил попытался сделать это впервые, братья ему не дали. С одной стороны поджидал Ники, с другой был Эндрю. Наверняка Аарон тоже находился поблизости, следил и подстерегал там, куда Нил попросту не успел пока добраться. А что Кевин?.. Нил поднимает голову, пытаясь рассмотреть второй этаж, где располагался их столик. Остался ли Кевин напиваться дальше, или наблюдает за ним с высоты, или тоже где-то здесь, среди незнакомцев, сторожит?..
Ничего не видно. Ноги едва держат, во рту сладкий привкус и пить хочется так, словно он только-только отыграл целый тайм без передышки против самого злостного соперника в мире.
Но в этом заведении он больше ничего не заказывает. Предпочтет выпить из туалетного бачка, чем из бокала, предложенного барменом.
Идея кажется ему неплохой. Ведь должен тут быть туалет?..
— Я сейчас блевану, — сообщает Нил, поймав первого попавшегося человека за плечо. — Где сортир?
Его отталкивают. Он шатается, натыкается на кого-то и снова получает толчок, зато теперь выставляет перед собой руки и, как только чьей-то светлое лицо поворачивается в его сторону, повторяет вопрос.
Никому не хочется, чтобы на него наблевал какой-то обдолбанный пацан, верно?..
Нил оказывается в коридоре, освещенном тошнотворным неоновым светом, добирается до пластиковой двери, никто его не останавливает, как будто после первой стычки Эндрю решил положить на него болт. В туалете освещение такое же невыносимо яркое, Нил жмурится и прикрывает глаза, осматриваясь. Три кабинки — в одной сломан замок, вторая занята и заперта, третья свободна, но Нилу она не нужна, потому что он замечает зеркала и раковины у противоположной стены. Откручивает кран и пьет, затем умывает лицо, стараясь избавиться от тяжелого галлюциногенного эффекта.
Затем выпрямляется, забывшись, и дергается от направленного на него взгляда — это глаза отца, и Нил не сразу осознает, что сам перед выходом снял коричневые линзы.
— Черт.
Он не может отвернуться, потому что людям, как отец, нельзя подставлять спину. Поэтому Нил немного пятится назад, пытаясь добраться до двери, кидает зло:
— Ты меня не получишь.
В ответ слышится смех, слышится голос: “Ты и так уже мой”, и Нил застывает на месте — настолько это реально.
Щелкает замок. Движение слева пошатывает действительность, так что Нил наконец может повернуть голову; он почти готов поблагодарить того, кто там вовремя отливал в этой второй кабинке, но жизнь вновь сталкивает его лицом с… нет, не со страхом. Нил отказывается бояться этого психопата.
Он наставляет на Эндрю палец — рука расходится надвое, изображение рябит, заставляя недоумевать, как он еще стоит на ногах.
— И ты тоже, — не сомневаясь, что засранец слышал предыдущую фразу, говорит Нил. — Я ухожу.

Властелин Камня стоял на краю гигантской скалистой прорасти, всматриваясь в горизонт и предаваясь воспоминаниям о днях давно минувших. Мир сильно изменился за времена его правления, как и изменились сами люди, как и изменился он сам. Прежде Гео Архонт не смел даже думать, о том, чтобы освободить себя от обязанности защиты родного королевства. Но все течет, все меняется. Настала эра людей. Настало время им наращивать свою мощь, учиться защищать себя, своих близких и свои земли.

Моракс встречал людей, что разделяли его мнение. Например девушку с бледно фиолетовыми волосами, что крайне радикально высказывалась на тему покровителей Ли Юэ. Кэ Цин была очень резка в своих выражениях. Признаться честно, ее резкость даже немного позабавила Гео Архонта. А искренность — подкупала. Конечно, было интересно послушать, что бы она сказала, если бы узнала, что перед ней стоял Властелин Камня. Но, к сожалению послушать это, было не возможно. Все таки он — Моракс, инсценировал свою смерть, чтобы освободился от вечного служения. Неловкая, но забавная ситуация, явно не стоила его свободы. Второй раз инсценировал свою смерть было бы глупо, никто бы в этоуже не поверил. К тому же, это наверняка обидело жителей города. Они бы заслуженно почувствовали себя обманутыми. Безусловно они любили Бога контрактов, и были бы рады узнать что он жив. Но такой жестокий обман, точно ранили бы их чувства.

Порой Чжун Ли задумывался, а правильно ли он поступил. Людская скорбь была сильна. Однажды его даже спросили, что чувствует сам Властелин Камня, когда он слышит и видит, как люди его оплакивают. Тогда Моракс ответил, что он чувствует себя прекрасно, потому что впервые за долгие столетия чувствует себя свободным. Эта бывала чистейшая правда, но сомнения все-таки присутствовали.

Гео Архонт немного тосковал по полетам. По ощущениям, когда по чешуе скользил воздух. По скорости, которую мог развить бог контрактов в своём истертым обличье — в обличии дракона. Нельзя было позволить, чтобы его кто-то увидел, что ещё кто-то узнал его тайну.

— Я нашел ее — вечность. Это солнце, слившееся с морем. — Произнёс Чжун Ли куда-то в даль, не отводя взгляда от горизонта. День постепенно подходил к концу, как и маленькое путешествие по забытым местам родных земель. Нужно было возвращаться домой, завтра выходить на работу. К сожалению в жизни людей был один существенный минус — они не владели своим временем.

Чтобы оживить арендованное жилище, доктор Лектер покупает цветы: розовые пионы для гостиной, туго свернутые кремовые чалмовидные лютики для столовой, и белоснежные шаровидные хризантемы – для комнаты Старлинг. Их прохладно-осенний горьковатый свежий аромат в сочетании с морским воздухом и запахом проутюженного постельного белья снимает ощущение больничной палаты.

Сегодня пятый день с тех пор, как Старлинг здесь, в коттедже на берегу Чесапикского залива, и ее здоровью не угрожает никакая опасность. Антидоты сделали свое дело, нейтрализовав действие полученного ею двойного заряда транквилизаторов, а ушибы и порезы хорошо заживают, так что он разрешил ей забросить натирание мазью, когда она скорчила относительно нее скептическую и независимую мину. Позавчера она встала с постели и сменила пижаму на приготовленную ей одежду, вчера спустилась с ним в гараж к своему мустангу и извлекла из-под днища машины следящий датчик Пола Крендлера. Доктор очень доволен тем, как она функционирует. Два раза в день он делает ей инъекции, рассчитывая дозу так, чтобы эффект был не снотворным, а всего лишь расслабленно примиряющим с действительностью как с данностью. Он вполне спокоен за нее, когда утром отправляется за покупками. Он знает, что она не притронулась ни к кобуре с пистолетом, ни к значку ФБР, которые заботливо сложены в ящике шкафа.

Прошлая жизнь, судя по тому, что она говорит, воспринимается ей как блеклое абстрактное пятно, которому со временем предстоит быть запротоколированным и рассортированным по пластиковым пакетам для улик. Сейчас она на более раннем этапе своего сознания, что доктор Лектер всячески поощряет. Человеческие детеныши обычно не внушают ему никаких чувств, кроме легкой брезгливости (хотя люди, причиняющие боль маленьким девочкам, попав в поле его зрения, уже из него не выпадают), однако ребенок в теле Клэрис Старлинг ему ничуть не докучает. Ее незашоренная доверительная непосредственность ему даже импонирует, и он платит ей взаимностью: говорит с ней так же свободно, как и она с ним.

Около полудня Ганнибал заводит арендованный вместо скомпрометированного грузовика минивен в гараж к мустангу и ягуару и заносит в дом многочисленные пакеты и свертки. Его веселит мысль, что в это же время в ФБР, наверное, в двухсотый раз переслушивают запись, в которой он уверяет Марго Верджер в том, что ее брат умирал медленно и мучительно. Бедняжка Марго, должно быть, безутешна. Аэропорты и гавани вновь перекрыты, новости по телевизору и в интернете обрастают новыми подробностями и стряхивают пыль со старых выпусков… Никто и ни на каких волнах не заявляет о похищении отстраненного от дел агента Старлинг. И немудрено: Департаменту Юстиции очень не хотелось бы, чтобы подоплека этого небезупречного дела всплыла на поверхность. В любом случае, массовая истерия ничуть не мешает доктору Лектеру с некоторыми мерами предосторожности делать покупки в трех часах езды от Вашингтона. Когда за ним закрывается входная дверь, он оставляет снаружи весь белый шум слухов и новостей. Его встречает колониальная дремотная тишина, разбавленная тиканьем напольных часов и отчетливо слышным звуком накатывающих на берег волн.
Когда Старлинг засыпает и когда просыпается, - доктору обязательно нужно присутствовать и при том, и при другом, - он несколько раз повторяет ей, что она находится в безопасности, и может быть совершенно спокойна. Он ей не лжет, и сам соблюдает воссозданную собой атмосферу.

- Клэрис! – повысив голос, зовет он. – Не окажете ли мне любезность спуститься и помочь с разгрузкой? У меня буквально не хватает рук. 

Уже водрузив пакеты на кухонный стол, он слышит скрипнувшую ступеньку лестницы, ее шаги и запах.

- Займитесь цветами, - предлагает он, кивнув на скрепленные свертки коричневой бумаги. – Чем занимались, Клэрис? Надеюсь, вы не трогали драпировки над каминной полкой? Под ними можно найти поистине страшные вещи.

Чтобы оживить арендованное жилище, доктор Лектер покупает цветы: розовые пионы для гостиной, туго свернутые кремовые чалмовидные лютики для столовой, и белоснежные шаровидные хризантемы – для комнаты Старлинг. Их прохладно-осенний горьковатый свежий аромат в сочетании с морским воздухом и запахом проутюженного постельного белья снимает ощущение больничной палаты.

Сегодня пятый день с тех пор, как Старлинг здесь, в коттедже на берегу Чесапикского залива, и ее здоровью не угрожает никакая опасность. Антидоты сделали свое дело, нейтрализовав действие полученного ею двойного заряда транквилизаторов, а ушибы и порезы хорошо заживают, так что он разрешил ей забросить натирание мазью, когда она скорчила относительно нее скептическую и независимую мину. Позавчера она встала с постели и сменила пижаму на приготовленную ей одежду, вчера спустилась с ним в гараж к своему мустангу и извлекла из-под днища машины следящий датчик Пола Крендлера. Доктор очень доволен тем, как она функционирует. Два раза в день он делает ей инъекции, рассчитывая дозу так, чтобы эффект был не снотворным, а всего лишь расслабленно примиряющим с действительностью как с данностью. Он вполне спокоен за нее, когда утром отправляется за покупками. Он знает, что она не притронулась ни к кобуре с пистолетом, ни к значку ФБР, которые заботливо сложены в ящике шкафа.

Прошлая жизнь, судя по тому, что она говорит, воспринимается ей как блеклое абстрактное пятно, которому со временем предстоит быть запротоколированным и рассортированным по пластиковым пакетам для улик. Сейчас она на более раннем этапе своего сознания, что доктор Лектер всячески поощряет. Человеческие детеныши обычно не внушают ему никаких чувств, кроме легкой брезгливости (хотя люди, причиняющие боль маленьким девочкам, попав в поле его зрения, уже из него не выпадают), однако ребенок в теле Клэрис Старлинг ему ничуть не докучает. Ее незашоренная доверительная непосредственность ему даже импонирует, и он платит ей взаимностью: говорит с ней так же свободно, как и она с ним.

Около полудня Ганнибал заводит арендованный вместо скомпрометированного грузовика минивен в гараж к мустангу и ягуару и заносит в дом многочисленные пакеты и свертки. Его веселит мысль, что в это же время в ФБР, наверное, в двухсотый раз переслушивают запись, в которой он уверяет Марго Верджер в том, что ее брат умирал медленно и мучительно. Бедняжка Марго, должно быть, безутешна. Аэропорты и гавани вновь перекрыты, новости по телевизору и в интернете обрастают новыми подробностями и стряхивают пыль со старых выпусков… Никто и ни на каких волнах не заявляет о похищении отстраненного от дел агента Старлинг. И немудрено: Департаменту Юстиции очень не хотелось бы, чтобы подоплека этого небезупречного дела всплыла на поверхность. В любом случае, массовая истерия ничуть не мешает доктору Лектеру с некоторыми мерами предосторожности делать покупки в трех часах езды от Вашингтона. Когда за ним закрывается входная дверь, он оставляет снаружи весь белый шум слухов и новостей. Его встречает колониальная дремотная тишина, разбавленная тиканьем напольных часов и отчетливо слышным звуком накатывающих на берег волн.
Когда Старлинг засыпает и когда просыпается, - доктору обязательно нужно присутствовать и при том, и при другом, - он несколько раз повторяет ей, что она находится в безопасности, и может быть совершенно спокойна. Он ей не лжет, и сам соблюдает воссозданную собой атмосферу.

- Клэрис! – повысив голос, зовет он. – Не окажете ли мне любезность спуститься и помочь с разгрузкой? У меня буквально не хватает рук. 

Уже водрузив пакеты на кухонный стол, он слышит скрипнувшую ступеньку лестницы, ее шаги и запах.

- Займитесь цветами, - предлагает он, кивнув на скрепленные свертки коричневой бумаги. – Чем занимались, Клэрис? Надеюсь, вы не трогали драпировки над каминной полкой? Под ними можно найти поистине страшные вещи.